Виктор Голявкин. Весёлые рассказы для детей о школе

Я живу с папой, мамой и сестрой Катей. В большом доме рядом со школой. В нашем доме ещё живёт Вовка. Мне шесть с половиной лет, и я в школу пока не хожу. А Вовка во второй класс ходит. Мы с ним очень большие друзья, только он дразниться любит. Например, он нарисовал рисунок: дом, солнце, дерево и корову. И говорит, что нарисовал меня, хотя каждый скажет, что там меня нет. А он говорит: «Ты здесь, ты за дерево спрятался». Или ещё что–нибудь такое.

Однажды он меня спрашивает:

Знаешь что?

Я ему отвечаю:

Не знаю.

Эх, ты, - говорит, - не знаешь!

Как же я могу знать?

А я знаю, на небе звёзды есть.

Это и я знаю.

Что ж ты сразу мне не сказал? - И смеётся. - Вот в школу пойдёшь, всё будешь знать.

Я подумал немножко, потом говорю:

Знаешь что?

Эх, ты, - говорю, - не знаешь!

Чего не знаю?

Что я с тобой рядом стою. А ещё школьник!

Вовка сразу обиделся.

Мы ведь с тобой друзья, - говорит, -а ты дразнишься.

Это ты, - говорю, - а не я дразнился.

С тех пор Вовка стал меньше дразниться. Потому что я передразнил его. Но всё–таки он иногда забывал и опять начинал дразниться. И всё потому, что он в школу ходит, а мне в школу никак нельзя.

Про то, как я решил в школу пойти

В прошлом году со мной вот что случилось…

У Вовки был способ запоминать. Если Вовка хотел что- нибудь запомнить, он вслух пел. Я тоже запомнил, как Вовка пел буквы: «А–а-а–а бвгд–э-э–э…»

Хожу и пою во всё горло. Получалось всё как у Вовки. Только Катя мне очень мешала. Она ходила за мной и тоже пела. Ей всего только пять лет, а она всюду лезет. Во все дела свой нос суёт. У неё несносный характер. От неё никому нет покоя. Она много бед натворила: разбила графин, три тарелки, две чашки и банку с вареньем. Я в ванной заперся буквы петь. А она в дверь стучит и плачет. И чего человеку нужно! Зачем ей со мной петь? Непонятно. Хорошо, мама её увела, а то я бы спутал буквы. А так я всё прекрасно запомнил.

Пришёл в Вовкин класс и сел за парту. Какой–то мальчишка стал гнать меня, а я в парту вцепился и не ухожу. Ему пришлось сесть за другую парту.

Учитель сразу заметил меня. Он спросил:

Ты откуда, мальчик?

Мне девять лет, - соврал я.

Не похоже, - сказал учитель.

Я сам пришёл, - сказал я, - я могу буквы петь.

Какие буквы?

А разве ещё буквы есть?

Конечно, есть. - И показывает мне книжку.

Ох и много там букв! Я испугался даже.

Я не могу столько, я ещё маленький…

А ты думал, что ты уже большой?

Я не думал, что я такой маленький. Я ростом как Вовка.

А кто такой Вовка?

Вон он сидит, - сказал я. - Мы с ним мерялись…

Врёт он! - крикнул Вовка. - Я выше!

Все засмеялись. Учитель сказал:

Я вам верю обоим. Тем более, что вы мерялись. Но ты ведь всех букв не знаешь.

Это верно, - сказал я. - Но я их выучу.

Вот когда выучишь, приходи. А сейчас рановато.

Обязательно, - говорю, - приду. До свидания.

До свидания, - говорит учитель.

Вот как всё получилось!

Я думал, Вовка дразниться будет.

Но Вовка не стал дразниться. Он сказал:

Не горюй. Тебе ждать только два годика. Это совсем немного ждать. Другим ждать гораздо больше. Моему брату пять лет надо ждать.

Я не горюю…

Чего горевать!..

Нечего горевать, - сказал я. - Я не горюю…

На самом деле я горевал. Но я не показывал этого.

У меня букварь лишний есть, - сказал Вовка. - Один букварь мне папа купил, другой - мама. Хочешь, я тебе дам букварь?

Я хотел ему дать взамен ленту гвардейскую. Он давно у меня эту ленту просил. А он ленту не взял.

Я за букварь, - говорит, -ленту брать не буду. Учись, пожалуйста. Мне не жалко.

Тогда просто так, - говорю, - возьми ленту.

Просто так можно.

Я тебе дал бы свой сон, - говорю. - Но сон никак нельзя дать. Ты ведь знаешь.

Дело в том, что Вовке петухи всегда снятся. И ничего другого не снится. Он сам мне про это рассказывал. А мне разные сны снятся. Как я по горам лез, ох и трудно было! Я даже проснулся. Как я вратарём стоял. Сто мячей поймал.

А мне всё петухи… - вздохнул Вовка. - Так скучно!

А ты гони их.

Как же их гнать? Ведь они во сне…

Всё равно гони.

Мне очень хотелось ему помочь. Чтобы ему снились нормальные сны, а не петухи какие–то. Но что я мог поделать! Я с удовольствием отдал бы ему свой сон!

Про единицу и двойку

Сегодня Вовка пришёл из школы злющий. Ни с кем говорить не хочет. Я сразу понял, в чём дело. Двойку, наверное, получил. Каждый вечер он во дворе играет, а тут вдруг дома сидит. Наверное, мама его не пустила. Уже один раз так было. Он тогда единицу принёс. И зачем люди двойки хватают? Да ещё единицы. Как будто нельзя обойтись без них. Несознательные, как говорит мой папа. Я непременно сознательным буду. Ведь от двоек всем горе -и папе, и маме… Может быть, в школе учиться трудно? Вон как Вовка страдает от этого. Сидит дома, во двор его не пускают. Тяжело, значит, в школе учиться. Вдруг и мне–будет трудно учиться? Мама будет меня ругать, ставить носом в угол, не пускать во двор поиграть с ребятами. Что это будет за жизнь? Нужно с Вовкой поговорить. Узнать у него всё про школу. А то потом будет поздно. Я сам начну ходить в школу. Лучше уж всё сейчас узнать. Может быть, взять и уехать? Куда–нибудь на край света?

Вечером я спросил у папы, почему это Вовка двойки хватает.

Он попросту лодырь, - ответил папа. - Он несознательный. Государство его бесплатно учит. На него педагоги тратят время. Для него школы построены. А он. знай себе двойки приносит…

Так вон какой Вовка! Он лодырь. Я даже себе представить не мог, как это можно! Ведь для него даже школу построили. Этого я не мог понять. Для меня если б школу построили… да я бы… я бы всё время учился. Из школы бы просто не выходил.

Я встретил Вовку на другой день. Он шёл из школы.

Пять получил! - крикнул он радостно.

Врёшь ты всё, - сказал я.

Это я–то вру?!

Потому, что ты лодырь!

Ты что это?! - удивился Вовка.

Лодырь ты, и всё. Так мой папа сказал. Понятно? Вовка стукнул меня изо всей силы в нос, потом толкнул

меня, и я упал в лужу.

Получил? - крикнул он-. - Ещё получишь!

И ты получишь!

Смотрите какой! Ещё в школу не ходит!

А ты лодырь!

К нам подошёл дядя Витя. Дядя Витя-лётчик. Мы его все очень любим. Он нас на самолёте катал.

Мир, - сказал дядя Витя, - немедля!

Я совсем не хотел мириться. Во–первых, нос

у меня болел ужасно, а во–вторых, раз Вовка лодырь... Но дядя Витя заставил. Пришлось помириться.

Дядя Витя повёл нас на улицу и купил по мороженому.

Мы молча съели мороженое. Вовка достал из кармана деньги и предложил:

У меня вот тут деньги есть… Купим ещё?

Мы купили стаканчик мороженого и пополам съели.

Хочешь ещё? - спросил я.

Хочу, - сказал Вовка.

Я побежал домой, взял у мамы денег, и мы купили ещё стаканчик.

Рассказы Виктора Голявкина о школе, о школьниках, о весёлых и интересных происшествиях с детьми.

Виктор Голявкин. Как я встречал Новый год

Новый год в двенадцать часов приходил, а я в это время всегда уже спал. Прошло столько Новых годов! А я ни одного не видел. И мама и тётя Вера встречали его, а я спал. Я всегда засыпал перед Новым годом. А просыпался утром, и мама мне дарила подарки и говорила: «Ну вот, Новый год!» Но я-то знал, что он ночью был. А сейчас его нету.

Я спрашивал маму:

— Ты его встретила?

Мама мне говорила:

— Встретила.

— И ты его видела?

Мама смеялась.

— Конечно, видела!

— И папа видел, и тётя Вера?

Так мне обидно было!

Я представлял себе Новый год в большой шапке-ушанке и в валенках. Как на новогодней открытке. В двенадцать часов он стучится в дверь. И его все встречают. Все обнимаются с ним, хлопают по плечу Новый год и говорят: «Наконец-то приехал!» Он вытаскивает из мешка подарки, всё дарит, кому что надо, и говорит: «Я спешу. Меня ждут в других квартирах». Все провожают его до угла, потом возвращаются и идут спать. Вот так представлял я себе Новый год.

Как старался я не заснуть в Новый год! И каждый раз засыпал где попало. А просыпался всегда в кровати. И рядом были подарки.

Мой брат раньше меня встретил Новый год. Несмотря на то, что он младше меня. Он вот что сделал. Чтоб не заснуть, он залез под стол. Сначала он там, конечно, заснул, а когда все сели за стол, стало шумно. И он моментально проснулся. И вы знаете, что он сказал мне? Он мне сказал:

— Его не было.

— Как так не было?! — сказал я.

— Очень просто.

— А ты там не спал под столом? — спросил я.

— Вот ещё! — говорит Котька. — Бой часов был, это верно. А Нового года не было. Как только все стали кричать: «С Новым годом!» — я вылез.

— Кого же тогда вы встречали?

— Новый год, — говорит Котька.

— Как же так вы его встречали? Разве так в жизни бывает? Если ты, например, меня встречаешь, то ты видишь, что ты меня встречаешь. А то как же ты меня встречаешь, если ты меня не встречаешь?

— Сам увидишь, — говорит Котька. — На будущий год увидишь. Никакого там Нового года не будет. Бой часов будет. А Нового года не будет.

— Наверно, ты спал под столом, — говорю, — и сквозь сон слышал бой часов. А Нового года не видел.

— Значит, спал, — говорю, — раз не видел.

— Ты сам спал, — говорит Котька.

— Я-то спал, — говорю, — но ты тоже спал. Только я спал в кровати, а ты — под столом. Лучше бы ты уж спал в кровати.

— Я не спал, — говорит Котька.

— Почему же тогда ты его не видел?

— Его не было, — говорит Котька.

— Ты просто спал, — говорю, — вот и всё!

На этом наш спор закончился. Он обиделся и ушёл. И хотя он на меня обиделся, всё равно я думал, что он там спал и не видел Нового года с подарками.

Вот так я себе представлял Новый год, когда был совсем ещё маленький.

Виктор Голявкин. Пароход и лошадь

Когда я ходил в школу, в первый класс, я любил рисовать пароходы. Я всем хвалился: вот какие замечательные пароходы я могу рисовать!

И вот однажды я спросил одного мальчишку, может ли он нарисовать такой же замечательный пароход. Я тут же нарисовал большой пароход с трубами, всё как полагается. Потом я подрисовал море синим карандашом, а красным карандашом — флаг на мачте, и получилось совсем хорошо: плывёт по морю пароход, а на мачте у него развевается красный флаг.

Мальчишке понравился мой корабль, но он мне сказал:

— Я могу лошадь нарисовать. И он нарисовал лошадь. Эта лошадь была так хорошо нарисована, что я больше не хвалился своими пароходами, потому что такую лошадь я не сумел бы нарисовать никогда!

Виктор Голявкин. Болтуны

Сеня и его сосед по парте не заметили, как вошёл учитель. Сеня нарисовал на ладони себя и показал соседу.

— Это я, — сказал он. — Похоже?

— Нисколько, — ответил Юра, — у тебя не такие уши.

— А какие же у меня уши?

— Как у осла.

— А у тебя нос — как у бегемота.

— А у тебя голова — как еловая шишка.

— А у тебя голова — как ведро.

— А у тебя во рту зуба нет...

— А ты рыжий.

— А ты селёдка.

— А ты вуалехвост.

— А что это такое?

— Вуалехвост — и всё.

— А ты первердер...

— Это ещё что значит?

— Значит, что ты первердер.

— А ты дырбыртыр.

— А ты выртырвыр.

— А ты ррррррр...

— А ты ззззззз...

— А ты... ы! — сказал Юра и увидел рядом учителя.

— Хотел бы я знать, — спросил учитель, — кто же всё-таки вы такие?

Виктор Голявкин. Как мы на самолёте летали

Приезжаем на аэродром. Нас шефы-лётчики пригласили. Весь класс наш в один самолёт уместился. Прямо дом, а не самолёт! Хочешь — сиди, хочешь — стой, что хочешь делай! Валерка петь стал. Только когда загудел самолёт, он почему-то вдруг перестал петь.

— Летим уже? — спрашивает. — Или нет?

Кто-то как закричит:

— Летим! Летим!

— Я боюсь, — говорит Валерка. — Зачем я только в кино не пошёл! — И зубами стучит.

Я ему говорю:

— С непривычки это бывает.

— А ты раньше летал? — спрашивает Валерка.

— Я на катере ездил. А это почти что одно и то же. Мы с отцом с катера рыбу ловили.

Вдруг выходит к нам лётчик. Улыбается, спрашивает:

— Ну как?

Валерка как заорёт:

— Ой, идите за руль! Самолёт упадёт! — И заплакал.

Лётчик смеётся:

— Не беспокойся. Там ведь ещё лётчик есть.

Валерка перестал плакать.

— Эх ты, плакса! — говорит лётчик. — Девочки на тебя смотрят.

Катя услышала и говорит:

— Мы на него совсем не смотрим. Мы в окно смотрим.

А лётчик не отстаёт:

— Они даже смотреть на тебя не хотят; эх ты, трусишка!

Мишка Колосов говорит:

— Чудак Валерка. Сначала пел, а потом стал бояться.

Лёнька Скориков говорит:

— Это он, наверное, от страха пел.

Тут самолёт на снижение пошёл.

Вышли мы из самолёта.

— Эх, — говорит Валерка, — хорошо бы ещё покататься.

— Вот и прекрасно, — улыбается лётчик, — сейчас будем на вертолёте кататься.

Я обернулся — нет Валерки.

— Где Валерка? — спрашивают ребята.

Наверное, он в кино пошёл!..

Виктор Голявкин. В любом деле нужно уметь работать

У нас в школе открылась секция бокса. Туда записывали самых смелых. Подающих надежды. Я сейчас же пошёл записаться, потому что давно подавал надежды. Так все ребята считали. После того как я хотел Мишку стукнуть и промахнулся. И кулаком попал в стенку. И кусок штукатурки отбил. Все тогда удивились. «Вот так дал! — говорят. — Вот это удар!» Я всё ходил с распухшей рукой и всем показывал: «Видишь? Вот у меня удар какой! Не выдерживает рука. А то я, пожалуй, и стенку пробил бы!» — «Насквозь?» — удивлялись ребята.

С тех пор за мной пошла слава сильнейшего. Даже после того, как рука прошла. И показывать было нечего.

И вот я пришёл первым в секцию. И записался. И ещё ребята пришли. И Мишка тоже записался.

Начались занятия.

Я думал, нам сразу наденут перчатки и мы будем драться друг с другом. Я всем дам нокаут. Все скажут: «Вот это боксёр!» А тренер скажет: «Эге, да ты чемпионом будешь! Надо тебе шоколад больше есть. Мы попросим у государства, чтоб государство тебя бесплатно кормило. Шоколадом и разными там сладостями. Раз такой редкий талант появился».

Но тренер не дал перчаток. Он выстроил нас по росту. Сказал: «Бокс — дело серьёзное. Пусть все об этом подумают. А если кто из вас по-другому думает, то есть что бокс несерьёзное дело, пусть тот спокойно покинет зал».

Зал никто не покинул. Построились в пары. Как будто бы не на бокс пришли, а на урок физкультуры. Потом разучивали два удара. Махали руками по воздуху. Иногда тренер нас останавливал. Говорил, мы неправильно делаем. И начиналось сначала. Один раз тренер сказал кому-то:

— Вон там, в широченных штанах, что ты делаешь?

Я вовсе не думал, что это мне, а тренер ко мне подошёл и сказал, что я бью левой рукой вместо правой, в то время как все бьют только правой, и неужели нельзя внимательней.

Я обиделся и не пришёл больше. Очень мне нужно, думал я, заниматься какой-то глупостью. С моим-то ударом! Когда я стенку могу пробить. Очень мне всё это нужно! Пусть Мишка там занимается. И другие. А я приду, когда будут драться. Когда наденут перчатки. И тогда мы посмотрим. Очень мне нужно просто руками махать! Это прямо смешно.

Я перестал ходить в секцию.

Только Мишку спрашивал:

— Каково? Всё руками машете?

Я всё смеялся над Мишкой. Дразнил его. И всё спрашивал:

— Ну, каково?

А Мишка молчал. Иногда говорил:

— Никаково.

Однажды он мне говорит:

— Завтра спарринг.

— Чего? — говорю.

— Приходи, — говорит, — сам увидишь. Спарринг — это учебный бой. Мы, в общем, драться будем. То есть работать. По-нашему так.

— Ну работай, работай, — я говорю. — Зайду завтра к вам, поработаем.

Захожу в секцию на другой день.

Тренер спрашивает:

— Ты откуда?

— Я, — говорю, — здесь записан.

— Ах, вот оно что!

— Я в спарринг хочу.

— Ну! — сказал тренер.

— Ну да! — сказал я.

— Всё ясно, — говорит тренер.

Он надел мне перчатки. И Мишке надел перчатки.

— Слишком ты боевой, — сказал он.

Я сказал:

— Разве это плохо?

— Хорошо, — сказал он. — Очень даже.

Мы с Мишкой вышли на ринг.

Я размахнулся и как ударю! Но мимо. Я второй раз размахнулся — и сам упал. Значит, опять промахнулся.

Я смотрю на тренера. А тренер говорит:

— Работай, работай!

Я встал и опять замахнулся, как вдруг Мишка мне как стукнет! Я хотел его тоже стукнуть, а он мне как трахнет в нос!

Я даже руки опустил. И не пойму, в чём дело.

А тренер говорит:

— Работай, работай!

Мишка говорит тренеру:

— Мне с ним неинтересно работать.

Я разозлился, на Мишку кинулся и упал снова. Не то споткнулся, не то от удара.

— Нет, — говорит Мишка, — я с ним работать не буду. Он всё время падает.

Я говорю:

— Я не всё время падаю. Я ему дам сейчас!

А он мне в нос как даст снова!

И я опять на пол сел.

А Мишка уже перчатки снимает. И говорит:

— Нет, это просто смешно мне с ним работать. Он совсем не может работать.

Я говорю:

— Ничего нет смешного... Я сейчас встану...

— Как хочешь, — говорит Мишка, — можешь и не вставать, это вовсе не важно

На вопрос журналиста, как стать детским писателем, Виктор Владимирович Голявкин (1929-2001) ответил неожиданно: «Если следовать моему примеру, то начинать надо с бокса... боксёр как получит в челюсть... когда очнётся от потрясения, он вдруг может почувствовать себя детским писателем. Впал, значит, в детство и может писать рассказы для детей».

Голявкин родился в семье завуча музыкального училища в южном городе Баку. С детства занимался не музыкой, следуя семейной традиции, а боксом и рисованием. Он считал, что художник должен быть человеком крепким. Виктор Владимирович сначала окончил художественное училище в Душанбе, потом Академию в Ленинграде, стал не только хорошим художником и иллюстратором, но и замечательным детским писателем.

«Писать я начал случайно. Совсем неожиданно. А потом решил продолжить это дело. Раз уж начал. Тем более, что получаться стало. А дело любое бросать не стоит. Нужно его до конца доводить.

Я много учился рисовать. Целых двадцать лет. А может быть, даже и больше. Я даже окончил Академию художеств. И поэтому мне очень хочется нарисовать вам... Раз я столько учился».

Первые литературные опыты Голявкина - миниатюры и новеллы - не печатали, зато переписывали от руки, заучивали наизусть, передавали из уст в уста, как анекдоты или стихи. Он мучительно искал свой стиль:

«- Послушай, я хочу писать рассказы, но не знаю, что такое стиль.

Стиль - это то, как ТЫ говоришь и пишешь».

Тогда он стал писать весёлые рассказы про детей и для детей. Книжки писателя Голявкина, оформленные художником Голявкиным, никогда и ни с чем не спутаешь. Видимо, Виктор Владимирович неплохо усвоил, что такое стиль, и никогда ему не изменяет!

Особенно уверенно чувствует себя Виктор Владимирович в жанре короткого рассказа. И даже сверхкороткого: у него есть миниатюры в несколько строк, вполне законченные и очень смешные, и повести, составленные из нескольких коротких рассказов.

Совсем другое дело - рассказ «Я смотрю в окно». Здесь повествование ведётся от лица мальчика, который заглядывает в школьный класс со двора и видит урок со стороны. Поведение ребят, исподтишка озорующих на уроке и обманывающих учителя, терзает его душу: ведь учитель не просто учитель, а отец героя...

«Скоро и я пойду в школу, - думает мальчик.- Неужели и я так же не буду слушать учителя, а только буду стучать крышкой парты и вот так на уроке пихать булку в рот и петь песни?»

Грустный рассказ. Есть грустные страницы и в лирической повести «Мой добрый папа», и в романе «Арфа и бокс». Но смешных, кажется, больше.

Произведения Виктора Голявкина постоянно переиздаются и находят всё новых и новых читателей. Разве можно соскучиться, когда перед тобой лежит уморительная книжка с забавными картинками, которые нарисовал сам автор!

Взрослым читателям предлагаю познакомиться с воспоминаниями С. Конева (Сергея Сивоконя), Геннадия Черкашина и Глеба Горышина о творчестве писателя и художника Виктора Голявкина.

Не везёт!

Прихожу я домой из школы. В этот день я как раз двойку получил. Хожу по комнате и пою. Пою себе и пою, чтоб никто не подумал, что я двойку получил. А то пристанут ещё: «Почему ты мрачный, почему ты задумчивый!» Отец говорит: «Чего он орёт?» А мама говорит: «У него, наверное, весёлое настроение, вот он и поёт». Отец говорит: «Наверное, пятёрку получил, вот и весело на душе человеку. Всегда весело на душе, когда какое-нибудь хорошее дело сделаешь». Я как это услышал, ещё больше заорал. Тогда отец говорит: «Ну ладно, Вовка, порадуй отца, покажи свой дневник». Тут я сразу петь перестал. «Зачем?» - спрашиваю. «Да ладно уж, - говорит отец, - показывай, чего там, я вижу, тебе очень хочется дневник показать». Берёт он у меня дневник, видит там эту двойку и говорит: «Ты гляди, получил двойку и поёт! Этого ещё не хватало! Что он, с ума сошёл? Ну-ка, Вова, иди сюда! У тебя случайно нет температуры?» «Нету у меня, - говорю, - никакой температуры...» Отец развёл руками и говорит: «Тогда придётся тебя наказать за это пение...»

Вот как мне не везёт!

Как я писал стихи

Иду я как-то по пионерлагерю и в такт напеваю что попало. Замечаю - получается в рифму. Вот, думаю, новость! Талант у меня открылся. Побежал я к редактору стенгазеты.

Женька-редактор пришёл в восторг.

Замечательно, что ты стал поэтом. Пиши.

Я написал стихотворение о солнце:

Льётся солнца луч
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!

Сегодня с утра идёт дождь, - сказал Женька, - а ты пишешь о солнце. Поднимется смех и всё такое. Напиши о дожде. Мол, не беда, что дождь, мы всё равно бодры и всё такое.

Стал я писать о дожде. Правда, долго не получалось, но наконец получилось:

Льётся дождь
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!

Не везёт тебе, - говорит Женька, - дождь-то кончился - вот беда! И солнце пока не показалось.

Сел я писать о средней погоде. Тоже сразу не выходило, а потом вышло:

Ничего не льётся
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!

Женька-редактор мне говорит:

Смотри, вон солнце опять показалось.

Тогда я сразу понял, в чём дело, и на другой день принёс такое стихотворение:

Льётся солнца луч
На голову мне.
Льётся дождь
На голову мне.
Ничто не льётся
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!

Болтуны

Сеня и его сосед по парте не заметили, как вошёл учитель. Сеня нарисовал на ладони себя и показал соседу.

Это я, - сказал он. - Похоже?

Нисколько, - ответил Юра. - у тебя не такие уши.

А какие же у меня уши?

Как у осла.

А у тебя нос, как у бегемота.

А у тебя голова, как еловая шишка.

А у тебя голова, как ведро.

А у тебя во рту зуба нет...

А ты рыжий.

А ты селёдка.

А ты вуалехвост.

А что это такое?

Вуалехвост - и всё.

А ты первердер...

Это ещё что значит?

Значит, что ты первердер.

А ты дырбыртыр.

А ты выртырвыр.

А ты ррррррр...

А ты ззззззз...

А ты... ы-ы! - сказал Юра и увидел рядом учителя.

Хотел бы я знать, - спросил учитель,- кто же всё-таки вы такие?

Про маленькие фантики

Раньше Петя и Вова сутулились, не причёсывались, не так ложку держали, ходили чумазыми, съезжали до перилам, визжали на уроках, приносили в класс кошку, запирали её в шкаф, она оттуда мяукала, а они смеялись, хотя ничего смешного тут не было.

Многие так и остались сутулыми. На всю свою жизнь. Многие так и остались визгливыми. До конца дней своих. Многие ложку всю жизнь не так держат. Многим почти что сто лет скоро будет, а всё ловят кошек, как маленькие. Таких, правда, не очень много. Но и не мало.

И Петя с Вовой решили: хватит! Они стали в игру играть. В обыкновенные фантики. Примерно так:

А ну, Петя, давай-ка мне фантик! Ты только что был сутулым.

Ну-ка, брось кошку и фантик давай!

Ну-ка, иди сюда. Глянь-ка в зеркало. Видишь?

Я ничего не вижу, - говорит Петя.

Ты не видишь, что ты лохматый?

Ага, теперь вижу, - говорит Петя.

Давай фантики, - говорит Вова.

Сколько?

Пять штук.

Тогда три.

Вот как всё просто и дружно! Тут одного фанта мало, раз человек весь лохматый. Но пять фантов - много. Тут нужно условие. Сколько за что фантов брать. За двойку не то что пять-десять фантов мало. А то и все одиннадцать.

Иногда так бывает:

Ага, ты хотел побежать за кошкой, давай, давай фантик!

Тут фантик не полагается. Мало ли что хотел! Мало ли кто что хочет! Он же не побежал? В чём же дело! Это уже не по правилам.

Бесспорно, у них были споры. А как же! Без этого не бывает. Но они ни разу не дрались. У них мысли такой даже не было. Из-за каких-то фантиков!

Спору нет - фантик не чудо. Не что-то особое. Простая цветная бумажка. И всё. Но не в этом дело.

Ребята ложку держать стали правильно.

Они умываться стали по пять раз в день.

Они перестали сутулиться.

Они кошек стали не замечать.

Они визжать прекратили.

Они перестали ходить лохматыми.

Хотите - верьте, хотите - нет!

Снег

В нашем южном городе никогда прежде не шёл снег. Но вдруг повалил. Мне было три года, я побежал к отцу и закричал:

Снег идёт!

Откуда ты узнал, что это снег? - удивился отец.

А что же это? - говорю.

Это снег, всё верно. Но откуда ты узнал об этом?

О чём узнал? - не понял я.

Ну что это именно СНЕГ, а не что иное?

Но это ведь снег! Он пошёл, и я в окно увидел.

Ты раньше его видел?

Раз ты не видел его никогда, как же ты узнал, что это СНЕГ называется?

А разве он не так называется?

Но ты откуда это узнал? Раньше ведь ты его не видел. Каким образом пришло тебе в голову, что это СНЕГ?

Это может быть только СНЕГ, а не что другое, - сказал я.

Откуда ты это взял?

Я утром проснулся, а мама сказала: «Смотри, снег пошёл!» Я закричал: «Снег идёт!»

Почему меня об этом не предупредили? - сказал отец.

О чём, о чём… Если снег пошёл без предупреждения, то хотя бы раньше сказали, что снег идёт… Вечно меня опережают. Мне бы хотелось первым сказать тебе о снеге. Я ведь родом из тех краёв, где зимой полно снегу. Но я очень давно там не был и давно не видел снега. Почему мне сразу не сказали об этом? И вечно меня опережают…

Он в окно любовался снегом.

А снег шёл и шёл…

Один, два, три...

ВЕЛИКОЕ ОТКРЫТИЕ

Когда я, наконец, понял, что 1+1 будет 2, то есть впервые научился складывать числа, я так обрадовался, что сразу съел свою кашу, которую ужасно не любил.

Родители мне рассказывали потом, как всё произошло.

Я попросил ещё каши, съел вторую тарелку, а после сказал, подняв вверх палец:

Одна каша и ещё одна каша - будет две каши!

Родители захлопали в ладоши, и я захлопал вместе с ними, и мы заплясали, взявшись за руки, так были всё рады!

Я уже не мог остановиться.

Мама - один! - орал я.- Папа - один! Будет два!

Я ползал по земле, хватал разный мусор и орал:

Два! Два! - и показывал две арбузные корки.

Я нашёл стул, у которого были отломаны две ножки, и был в восторге.

Я упорно тащил его из кладовки в комнату и ревел что есть мочи, когда его у меня отнимали. На стуле нельзя было сидеть, но зато у него две ножки! Один плюс один - два! Вот за что я любил его!

Если отец покупал мне игрушку, я просил его купить такую же вторую игрушку, но, если вдруг я видел её в витрине магазина, я рвался туда и кричал: «Два! Два!» И стоял подолгу, глядел как заворожённый, не мог оторваться от такого чуда.

Я знал все предметы в квартире по два. Знал, что у меня два уха, два глаза, две руки и две ноги. Два больших пальца на ногах и два больших, пальца на руках, два мизинца, два указательных пальца и другие парные пальцы.

Перед сном я хватал одной рукой большой палец на одной ноге, а другой рукой большой палец на другой ноге и с огромным счастьем повторял:

Два! Два!

Хватать перед сном ноги руками мне сначала запрещали: что, мол, за новость? А потом разрешили. Ведь я иначе не мог заснуть! Вы скажете: можно и другое придумать, к примеру, схватить себя за уши или глаза прикрыть ладонями,- так вы думаете, я не хватал себя за уши, не прикрывал глаза ладонями? Ещё как! Хватал и прикрывал!

Ведь это было огромное для меня открытие!

Одна голова - хорошо, а две - лучше,- смеялся мой отец. То есть, значит, если два человека подумают о чём-либо, они лучше придумают, чем один человек. Вот что значит два!

Два больше одного! - орал я радостно.

И ведь верно.

ЧЕТЫРЬМЯ

Всё началось со стула.

Но с другого, целого, со всеми ножками. Я ползал по полу, наткнулся на стул лбом, заплакал.

Можно обратно ползти, но мне-то вперёд хотелось! Назад-то проще всего, повернись и ползи, а вот вперёд попробуй! А впереди стул.

Попробовал пролезть между ножками, но застрял, ни туда ни сюда. Ору, реву и вою.

Мама меня оттула вытащила.

Отец почему-то расстроился:

Если он между четырьмя ножками пролезть не может, неизвестно, что вообще из него получится...

Я слышал.

Четырьмя...

Я походил вокруг стула, оглядел его со всех сторон и ещё раз попробовал пролезть между ножками.

И снова застрял.

Но сам вылез.

Теперь-то я мог пролезть между этими самыми ЧЕТЫРЬМЯ.

Я ещё много раз ходил вокруг стула и ещё много раз пролезал под стулом, шепча слово ЧЕТЫРЬМЯ.

Во сне мне снились стулья, много стульев, столько ножек! Но я ведь мог только до двух считать, такой ужасный, неприятный сон!

А утром я, помня слово ЧЕТЫРЬМЯ, сказал родителям:

Один, два, четырьмя...

Как? - удивились родители.

Я сделал вид, что обиделся, надулся, больше не стал повторять. Если они думают, будто я не умею дальше считать, то я не думаю.

Вдруг отец засмеялся и сказал:

Так вот оно что! Я понял! Он хочет сказать: один, два, три, четыре!

Конечно! - сказал я и развёл руками в стороны, а голову склонил набок: мол, само собой разумеется, неужели так трудно было понять!

Самое интересное впереди, а сначала я расскажу, как запутался.

СОБАКИ

Если бы я не наврал, я бы не запутался.

Всё дело в том, чти я немного прибавил, но только для того, чтобы интересней было.

Подходит ко мне во дворе Алик в зелёной шапочке и просит меня, чтобы я ему рассказал что-нибудь ужасно интересное. Самое, говорит, интересное на свете.

Я думал, думал и вспомнил случай, как на меня собака напала и я от неё в магазин убежал.

Я ему рассказываю:

Иду, значит, я по деревне, вдруг откуда ни возьмись 6 собак вылетают из-за поворота.

Из-за одного поворота? - спрашивает. Странным ему, наверное, показалось, что из-за одного поворота столько собак выскочило. Этим он меня и сбил.

Из-за одного, - говорю, - вылетают 3 собаки, а из-за второго ещё 5.

Постой, постой, - говорит, - сколько же всего собак получается?

Из-за одного 3, а из-за другого 5.

Сколько же тогда выходит?

Сколько сказал, столько и выходит.

Ты же сначала 6 сказал, а 8 выходит.

Почему это 8?

5 и 3 сколько будет?

Действительно, 8! - Как же я сразу в уме не сосчитал...

Попался с этими собаками. Выпутываться начал.

Кто тебе сказал, - говорю, - что они из-за двух поворотов вылетают?

Ты сказал.

Ничего я такого не говорил. 6 собак из-за одного поворота вылетели. И всё.

Ну? - спрашивает.

Известно что, - говорю, - вылетают и на меня налетают.

Я от них.

За мной.

А я... в магазин.

А они около магазина остались.

Он подумал, подумал, потом говорит:

Врёшь ты всё!

А ведь было так, всё было! И конфет мне надавали, было всё точь-в-точь, только одна собака за мной побежала. Но ведь я хотел, чтоб интересней.

Алик в зелёной шапочке ушёл, а я твержу про себя: 3 и 3 будет 6! К 5 прибавить 3, будет 8...

Чтобы никогда больше не попадать в такое положение.

СЪЕЛ СОБАК

На другой день встречаю во дворе Алика в зелёной шапочке и Алика в красной шапочке. Стоят они, обнявшись, и меня дразнят:

Никаких я собак не ел! - говорю.

Съел! Съел! - кричат и хохочут, кривляются, а мне обидно.

Хорошо, Алика в зелёной шапочке мама позвала, а другой Алик за ним побежал.

Из-за каких-то трёх цифр так расстроился, не знаю, как мне быть. Всего-навсего три собаки, а такое скверное настроение!

Рассказываю вечером отцу эту историю, а он мне говорит:

Выходит, ты сам задачку с собаками придумал, а решить её не смог. Не такая уж сложная задачка: до восьми сосчитать.

Всё оттого, что я в поворотах запутался, до восьми-то и считать умею...

Поворота-то всего два, - говорит отец.

Всего два...

Вот ведь как...

КИРПИЧИ

Теперь, казалось мне, я никогда не запутаюсь в двух поворотах с восемью собаками. Теперь я ни в чём не запутаюсь, тем более я уже до двадцати считаю.

С Аликами в разных шапочках я на другой день помирился, но тут чуть новая история не приключилась.

Дело было так.

Алик в зелёной шапочке нашёл на свалке 2 дырявых таза.

Алик в красной шапочке нашёл 1 ржавое ведро.

Я нашел 3 почти новых замка.

Потом Алик в зелёной шапочке нашёл 4 куска электрического провода. И ещё Алик в красной шапочке нашёл 2 старых чайника. И я потом нашёл 1 стальной прут.

Мы всё оставили на свалке, раз некуда было наши находки дома положить. Когда найдём место, куда всё сложить, тогда и возьмём.

Сидим около парадной, в уме считаем, сколько мы всего вещей нашли. 2 таза + 1 ведро + 3 замка + 4 куска провода + 2 чайника + 1 прут. Сколько будет?

Встали, ходим по двору как сумасшедшие и всё решаем, решаем... Значит: 2+1+3+4+2+1... будет...

Ничего у нас не получилось, никак не решить, галдёж стоит во дворе жуткий, каждый называет свою цифру, совсем запутались, побежали па свалку, чтобы все вещи сосчитать.

А их там уже нету.

Всю свалку увезли.

Дворник говорит:

Кончилось ваше счастье. Не придётся вам больше в мусоре возиться.

Завтра здесь будут деревья сажать, вот и приходите, посчитайте.

Мы отошли, сели на кирпичи.

Вдруг

Давайте по кирпичам посчитаем, будто это те вещи, а не кирпичи. Надо же знать, сколько мы вещей собрали. Тем более мы их теперь больше никогда не увидим.

Мы разложили кирпичи в ряд, будто каждый кирпич - это вещь, а потом спокойненько посчитали, без всякого труда.

Сколько же мы всего вещей собрали? Попробуй-ка без кирпичей посчитать. Потом мы 3 кирпича отняли (то есть 3 моих замка). Сколько у нас осталось?

Потом ещё 1 кирпич отняли (то есть ржавое ведро). Сколько у нас осталось?

А потом 2 кирпича прибавили (то есть дырявых таза прибавили). Сколько у нас получилось?

Прибавляли, отнимали. Очень было интересно, настоящая игра! Без кирпичей попробуй так быстро прибавь да отними! А с кирпичами легко.

Да и не только на кирпичах считать можно, а на чём угодно: на пальцах (загибай себе пальцы да считай!), на кубиках (складывай да отнимай!), на листочках, игрушках, книжках, камнях, палочках, трамваях, троллейбусах (стой да считай, сколько троллейбусов проехало в одну сторону, а сколько в другую. Сколько проехало троллейбусов, а сколько автобусов). Можно считать на стаканах и тарелках (сколько стоит стаканов на столе и сколько тарелок? Тарелок или стаканов больше стоит на столе?).

ДЕРЕВЬЯ

Такие маленькие симпатичные деревца посадили возле нашего дома. Мы сразу их считать бросились. Ходим, гуляем и считаем. До двадцати сосчитаем - и снова начинаем. Дальше считать не умеем, а много деревьев остаётся. Значит, больше двадцати.

Ещё несколько мальчишек к нам прибавилось. Хохочем, прыгаем, скачем и считаем.

Школьники подошли, на нас смотрят. Видят, мы только до двадцати считать умеем, кричат:

А мы не знаем.

Алик в зелёной шапочке кричит:

Алик в красной шапочке говорит:

Слишком много. Сразу 100 не может быть.

Школьники над нами хохочут, а мы уже не хохочем.

Много нам деревьев посадили.

Алик в красной шапочке говорит:

Как ты думаешь, чего больше: деревьев во дворе или людей в доме?

Дом у нас громадный.

Людей, пожалуй, больше, - говорю.

Алик говорит:

И я так думаю.

Вот она, какая штука!

ЗАДАЧИ

Мы стали выдумывать разные задачи и решать.

То Алик в краской шапочке ко мне подскакивает:

Купили 5 килограммов картофеля, 2 килограмма, пока несли, из сетки высыпались на улицу. Сколько килограммов картофеля осталось в сетке?

То Алик в зелёной шапочке подбегает:

Ехали 15 машин в одну сторону, а 13 машин в другую сторону. 3 машины остановились. Сколько машин не остановилось?

Или я подскакиваю к двум Аликам:

Купили ребёнку пальто. Он полез через забор и разорвал пальто в одном месте на 25 мелких кусочков, но они ещё держались. В это время на него напала собака и вырвала те 25 кусочков и вдобавок вырвала ещё 13 кусочков. Сколько всею кусочков вырвала собака? Алики кричат:

Что же у него тогда от пальто осталось? Ничего, выходит, не осталось?

Какое ваше дело? - говорю. - Осталось что-нибудь или не осталось, вы в сторону не отвлекайтесь, я спрашиваю: сколько всего кусочков отлетело от пальто?

Алик в красной шапочке говорит:

Раз всё пальто разлетелось, так нечего и считать.

Какое ваше дело, - кричу, - разлетелось всё пальто или не всё пальто? Вы мне кусочки сосчитайте!

Алик в зелёной шапочке говорит:

А пуговицы куда делись?

Про пуговки и будет другая задача.

В конце концов они кусочки сосчитали, всё правильно у них получилось, долго спорили. Я им про пуговицы предложил: «Один мальчик проиграл в пуговичный футбол 28 пуговиц. Ни одной пуговицы у него не осталось. Сколько было у него пуговиц?»

Молодцы! - говорю. - Талантливые вы ребята, сразу догадались, что считать нечего!

СОСЧИТАЙ-КА

Однажды Алик в красной шапочке мне такую задачу задал: «20 верблюдов шли в пустыне, устали, дальше идти не могут. Тогда им на помощь послали 40 вертолётов, и на вертолётах верблюдов увезли домой. Сколько было верблюдов и вертолётов?»

Я сразу сказал, что верблюд на вертолёте не поместится, а он говорит: «Смотря какой верблюд, очень даже поместится». Я по этому поводу даже в газету написал: «Дорогая редакция, очень вас прошу ответить мне, может ли верблюд поместиться в вертолёте?» И ещё я никак не мог понять, с какой стати 40 вертолётов послали, если верблюдов 20? На одного верблюда по два вертолёта, что ли? Оказывается, просто так, чтобы труднее было сосчитать.

Самим выдумывать задачи не так-то просто, вот у нас и происходили споры.

НОВОСТИ

Однажды отец меня спрашивает:

Сложение и вычитание ты знаешь, а умеешь ли ты делить?

Чего делить? - спрашиваю.

А можешь ли ты умножать? 3 помножить на 2, сколько будет?

Я не знал, сколько будет.

А 8 разделить на 2, сколько будет?

Я молчал.

Я не мог ни делить, ни умножать. Я такое впервые слышал.

Подумай, подумай, - сказал отец, - раздели 8 на 2 части.

Я крепко думал, отвернулся, чтобы отец не видел, как я на пальцах высчитываю, и так ничего не высчитал.

Тогда сказал:

Вот ещё новости!

И рукой махнул, будто я просто не хочу решать, а на самом деле не мог. Отец сказал:

Впереди у тебя ещё много будет новостей, не воображай, пожалуйста.

Я ещё раз махнул рукой и пошёл к ребятам, а отец вслед мне засмеялся:

Эх ты, четырьмя...

Алики сначала не поверили, что деление и умножение бывает, они думали, всю арифметику уже знают.

А может быть, твой отец пошутил? - говорят. - Может он так шутить, как ты думаешь?

Нет, он не шутит, - сказал я.

Вот ещё новости! - сказали Алики.

Сплошные новости, - сказал я.

ДЕСЯТИКЛАССНИКИ

Мы поняли в конце концов, как делить и умножать, и с утра до вечера только и делали, что делили и умножали. Родители даже беспокоились за наши головы, как бы они не устали. Мы родителей уверяли, что ничего с нашими головами не произойдёт, тем более у нас их целых три: моя голова, Алика в зелёной шапочке и голова Алика в красной шапочке.

Мы нашли задачник и решали по задачнику.

Мы могли любому первокласснику дать фору, если б захотели.

Эй, школьник, - кричали мы, - скажи: сколько будет два помножить на три?

Первоклассник растерянно останавливался.

Мы ещё умножение не проходили, - говорил он испуганно.

А разделить ты что-нибудь можешь?

Оказывалось, они ещё деление тоже не проходили - и он не мог ничего разделить.

Что же вы так медленно учитесь? - кричали мы. Первоклассники очень удивлялись, звали нас к себе в класс учиться, а мы говорили:

Чего нам с вами учиться, нам с вами нечего учиться, нам сразу в десятый класс надо, последний год отучимся и на работу пойдём!

Неужели в десятый?- удивлялись они.

Мы ходили с гордо поднятой головой, как настоящие десятиклассники. А потом пошли в школу, в первый класс.

Учитель удивлялся, как мы быстро, легко решаем любые задачи, интересовался даже, как нам это удаётся. А мы отвечали:

Очень просто.

Нас всем ставили в пример.

Мы всегда поднимали руки, когда учитель спрашивал, такого случая не было, чтобы мы не знали.

Иногда весь класс не мог решить задачу, кроме нас троих.

Мы-то всегда могли.

СЛУЧАЙ

Один интересный случай произошёл с двумя нашими одноклассниками, которые не умели считать.

Недельный школьный завтрак стоил 96 копеек. Родители им давали 1 рубль, так что 4 копейки у них каждую неделю оставались.

Тогда они решили копить остатки: они мечтали купить на двоих какую-то вещицу, кажется, электровоз на восьми батарейках. В течение года они могли бы накопить некоторую сумму.

Они держали свои деньги по очереди друг у друга.

Сегодня один носит их с собой, завтра другой носит.

Мол, сумма общая, значит, и носить по очереди надо. Они друг другу вполне доверяли свои сбережения.

Родителям они ничего не сообщали, - может, напрасно, но не в этом суть. Может, им хотелось удивить родителей: на свои личные сбережения, мол, вещь приобрели, не досаждали папе с мамой; плохого в этом так или иначе ничего нет.

Кое-что у них накопилось, до покупки, естественно, пока далеко. Один другого спрашивает:

Сколько у нас там?

Я посчитал, - говорит.

Так сколько же у нас?

Я посчитал, а сколько - не знаю.

Ну-ка, дай я посчитаю.

Считает, считает и говорит:

Я знаю, сколько тут.

Сколько?

Ровно столько, сколько получилось.

А сколько получилось?

А тебе-то какое дело?

Как так? Деньги ведь общие!

Бери тогда сам считай.

Я посчитаю.

И я посчитал.

Так сколько же у нас получилось?

Они стоят со своими деньгами, не зная, сколько у них.

Один говорит:

Электровоз стоит пять рублей, а у нас больше или меньше?

Другой говорит:

Может быть, у нас уже набралось пять рублей, давай кого-нибудь спросим.

Может быть, у нас на два электровоза набралось, тогда каждому по электровозу получится?

А вдруг на три электровоза набралось, куда тогда мы третий денем?

Хорошо, если на четыре электровоза хватит, каждому по два достанется.

Они договорились до того, что если каждому по пяти электровозов будет, они потом будут копить на заправочную станцию.

В это время мимо проходил второклассник, и они его попросили посчитать.

Тот согласился, но поставил свои условия. Он сказал:

И он посчитал им всё как есть, честно, ни копейки не утаив, и они дали ему на билет в кино 36 копеек, хотя он просил 35. Он сказал, что с детства любит сидеть на хороших местах.

После чего у них осталось 4 копейки.

Ровно столько, сколько осталось у одного из них после первой недели.

Чего же вы к нам не обратились, мы бы вам без всякого билета посчитали,- сказали мы.

Они испуганно говорят:

Мы сами... мы сами...

Очень даже справедливые слова!

Если ты не знаешь цифр, то сядешь не в тот трамвай, автобус, троллейбус и поедешь не в ту сторону.

Ты не сможешь различить время на часах и всюду опоздаешь.

Не будешь знать, что значит много и что значит мало.

А если бы ни один человек на Земле не умел бы считать, так это даже трудно себе представить, что тогда было бы.

А если бы люди путались, как я запутался с собаками в таком пустячном счёте? Тоже трудно себе представить.

Если, к примеру, в космическом корабле произойдёт малейшая ошибка, совсем вроде бы ничтожная, если в таком деле ошибиться в счёте хотя бы на одну самую маленькую цифру, произойдёт катастрофа, погибнут люди, пропадёт корабль.

Если бы архитекторы не высчитали всё до точности, все дома свалились бы до того, как их закончили строить.

С. Конев

В книгах и в жизни

«Была победа. Салют. Радость. Цветы. Солнце. Синее море...
- Ура! - орал Боба. - Ура!
Возвращались домой солдаты.
Но мой папа, мой добрый папа, никогда не вернётся...»

Так кончается повесть. Когда я прочёл её впервые, эта последняя фраза долго звучала в моих ушах. И всплывала потом всякий раз, когда я открывал любую из голявкинских книжек.

Много личного, выстраданного вложил писатель в свою лучшую повесть. Правда, его собственному отцу удалось вернуться с войны, но создавалась повесть вскоре после его смерти, которую сын, видимо, пережил тяжело. Повесть автобиографична: «добрый папа» очень напоминает отца Виктора Голявкина.

«В жизни мой отец был человеком честным и редчайшей доброты,- вспоминает писатель.- Он отдавал всё нам, детям. Он очень любил нас. Был трудолюбив. Мне легко было писать книгу о своём отце. Так что считайте: писателем мне отец в какой-то степени помог стать... Сейчас мне очень печально: отец мой умер, так и не увидев ни одной моей книжки».

Великая Отечественная была уже второй войной для голявкинского отца: ещё в Гражданскую он (как и герой повести) скакал «на коне с шашкой», чем и покорил прекрасную бакинку, дочь русского межевого инженера Шарина, свою будущую жену. А потом окончил консерваторию и хотя и не стал дирижёром, но, по словам своего учителя, будущего дирижёра Большого театра Н.С. Голованова, был рождён для того, чтобы держать дирижёрскую папочку...

Имена у папы в жизни и папы в книге одинаковые, да и в характерах много общего. В «Арфе и боксе» есть эпизод, основанный на подлинном случае из жизни писателя. Когда Виктору было пять лет, подошли они с отцом к лотку выпить газировки. Пока продавец наполнял стаканы, малыш стал крутить краник, и вода брызнула в лицо продавцу. Тот дал мальчонке подзатыльник, а отец в ответ стукнул продавца кружкой, чтоб никогда не смел бить детей. Скандал, шум, угрозы... «Папа, пойдём домой!» - умоляет мальчик. А отец отвечает невозмутимо: «Нет, почему же, вот теперь мы и выпьем спокойно газированной водички...»

Странно, казалось бы, сравнивать Голявкина и Гайдара: слишком разные это писатели. Разные, да не совсем: добрый папа - герой как раз гайдаровского типа. То есть не просто гайдаровского, он напоминает самого Гайдара. По своей биографии, по жизненной позиции, по реакции на окружающее... В годы, когда автомобиль был большой редкостью, Гайдар однажды на последние деньги заказал такси, выбрав самую роскошную по тому времени машину, посадил в неё кучу ребят и отправился с ними за город. Когда ему кто-то попенял на эти «напрасные расходы», он отвечал, улыбаясь: «А вы видели: на этой машине антенна! Там же радио! Подумайте только: машина мчится сто километров в час, вокруг берёзы, поля, колокольчики, а мы - слушаем Чайковского!!!»

Как это похоже на доброго папу (из повести Голявкина), который приносит домой целыми ящиками мандарины, а если дети просят мороженого, дает им под мороженое целый таз, а на возражение жены отвечает: «Больше они не съедят, чем смогут!» Да и сами фразы доброго папы очень напоминают гайдаровские. На вопрос жены: «Как с деньгами? Сумеем ли мы всё же съездить на дачу?» - папа отвечает: «- Может, мы сумеем. Но может быть, и не сумеем. Но если мы даже и не поедем, то не беда - жизнь и так прекрасна!» И философия, и стиль типично гайдаровские!

По-гайдаровски просто реагирует папа на объявление войны: «...Вошёл и сказал одно слово:
- Война!
Он не любил говорить много слов».

Образ доброго папы оказался в повести столь безраздельно главным, что другая повесть Голявкина, как бы продолжающая эту, «Полосы на окнах», где отец рассказчика уже ни разу не появляется на сцене, при всех своих достоинствах оказывается куда беднее этой. Хотя и там есть сильные, хватающие за душу сцены.

Повестью «Мой добрый папа» Голявкин доказал, что его необычный и, казалось бы, по самой своей природе несерьёзный стиль пригоден для выполнения самых больших и сложных художественных задач.

Почти столь же значителен, как добрый папа, другой герой Виктора Голявкина учитель рисования Петр Петрович из повести «Рисунки на асфальте». К слову сказать, ему не повезло в критике. Даже упомянутый нами Сергей Владимиров, лучше других понявший творческую манеру Голявкина, остаётся в недоумении, когда заходит речь об этом герое. Ему кажется, что судьба этого человека «настораживает, немного пугает». «У Петра Петровича было всё, чтобы стать художником: любовь к искусству, готовность отдаться своему делу, уверенность в правильности пути, может быть, даже талант. Почему же он терпит неудачу?»

«Терпит неудачу», по-видимому, здесь означает: почему он только рассказывает ученикам о великих мастерах, а сам создаёт одну-единственную картину, да и то, как можно понять, далеко не великую?

Но ведь причины этого отлично объяснены в повести - там, где герой подслушивает рассказ Петра Петровича, доносящийся из учительской сквозь скрежет трамвая (стилистическая манера Голявкина приходится тут как нельзя кстати): «- Настроение... положение... состояние... Ленинград. Я... Академия художеств... провалился... волновался... женился...

Всё это время трамвай скрежетал. Скрежещет на повороте. Петр Петрович стал совсем тихо говорить:

Так же, как и я, Суриков... в своё время... сын родился... второй раз провалился... учился... в конце концов... недоучился... Война... дожди... болота... ранен... Волга.. Днепр... ничего не поделаешь... Одер... Варшава... Кёнигсберг... Берлин... шесть, семь, восемь... Баку...»

Кому всё ещё неясно, поясним: Петр Петрович просто не успел стать художником: война, ранения, большая семья, учёба урывками. Он без остатка отдал себя людям, а до себя самого у него попросту не дошли руки. Но я не рискнул бы назвать его судьбу несчастливой. Да, сам он не стал большим художником, зато, может быть, он воспитал таковых. Да и из сыновей его могут вырасти хорошие люди. Пусть старший сын пока только ищет себя и изображает отца в виде кубика и квадрата (увы, здесь писатель иронизирует над самим собой...), но после смерти Петра Петровича он ведь устыдился этого и уничтожил свой «шедевр»...

Нет, не поворачивается язык назвать Петра Петровича «терпящим неудачу»! Да, ему не удалось осуществить всё, что он задумал. Но сам образ его жизни был великим примером для других. Быть настоящим человеком, независимо от профессии, это тоже талант. И если бы, скажем, Альберт Эйнштейн не был физиком, Антуан де Сент-Экзюпери - лётчиком и писателем, а Михаил Светлов - поэтом, они все равно были бы замечательными людьми, потому что у каждого из них был ещё один, не менее удивительный талант - талант человечности.

Г. Черкашин

...И рисунки автора

Девочка играла с папой в города. Я стоял за ними в очереди.

Оренбург, - сказал папа.

Девочка наморщила лоб. Следующий город должен был начинаться на «г». Она морщила лоб и молчала. Папе надоело ждать.

Ну вспомни, - сказал он.- Есть такой город, названный в честь известного писателя.

Голявкин?! - обрадованно воскликнула девочка. На лице её папы отразилось недоумение.

Что, есть такой известный писатель? - спросил он почему-то у меня.

Конечно, есть!- сказала девочка.

Есть, - подтвердил и я.

Надо же, - произнёс папа, - а я не читал.

Этот разговор я передал Виктору Голявкину. Он решил, что я его разыгрываю. Он не допускает, чтобы кто-то разыгрывал его. Когда ему кажется, что его разыгрывают, он начинает смеяться. Он смеётся так громко и заразительно, что любой собеседник начинает невольно вторить.

Через три минуты уже было непонятно, кто кого смешит.

В следующий раз думай, что говоришь, - сказал он мне па прощанье. Я лишь кивнул, потому что говорить был уже не в силах, ослаб до предела от безудержного смеха, которым он меня заразил. В отличие от меня сам Виктор был свеж и полон сил. Я с завистью смотрел на него и думал: «Есть же на свете такие редкие люди, которые владеют тайной смешить людей».

В Ленинграде Виктор Голявкин стал известен как писатель, когда был ещё студентом Академии художеств. В академии опытные преподаватели учили его рисовать и писать картины, а он писал ещё и рассказы, короткие и смешные. Эти рассказы кочевали по студенческим общежитиям, исторгая фонтаны смеха. Никто не предполагал, что происходит рождение замечательного детского писателя. Думали, вот закончит Виктор Голявкин свою академию, станет художником. Будет выставлять рисунки на выставках или иллюстрировать книжки. Он и в самом деле вскоре проиллюстрировал книжку для детей, автором которой был... Виктор Голявкин. Она называлась - «Тетрадки под дождём». И сразу же стал и знаменитым, и любимым детским писателем.

Далеко не всех писателей могут узнать и полюбить по первой книжке. Его же вхождение в детскую литературу было мощным и загадочным. Он никогда не был писателем начинающим, он сразу же стал известным Виктором Голявкиным.

Его повесть «Мой добрый папа» является, на мой взгляд, одной из самых замечательных книжек во всей мировой детской литературе. Когда она вышла в свет, её читали по радио. Много раз. По ней сделали фильм. Её перевели на многие языки мира. Повесть начинается фразой: «Я никогда не хочу обедать». Она о человеке, который не пришёл с войны. Грустная повесть. Светлая повесть. Очень-очень человечная.

Потом пришёл черёд «Рисунков па асфальте». Книжка о мальчишках, мечтающих стать художниками. Книжка, написанная художником о своём детстве. Когда я читал эту книжку, я думал о том, что художники видят острее, чем мы - обыкновенные люди. Они понимают язык красок и линий. Я думал о том, как художник Виктор Голявкин помогает писателю Виктору Голявкину. Улицы, дома, асфальт, излучина залива, зной, ветры - благодаря писателю и я острее всё это видел, чувствовал, ощущал.

Никто не может определить, насколько мы становимся богаче, прочитав книгу талантливого писателя. Да и как это сделаешь? Одно только ясно: если ты читал книгу запоем, если ты смеялся или плакал над её страницами, твоё сердце научилось любить сильнее, чем прежде. Если тебя восхитил описанный пейзаж, значит, тебе стала доступнее земная красота. Если ты почувствовал музыкальность фраз, заметил ритмику, то, значит, ты стал на шаг ближе к постижению гармонии. «Ничто ниоткуда не возникает без причины»,- утверждали ещё древние. Поэтому личные наши достоинства определяются и тем, сколько мы прочитали в детстве книг, и тем, как мы их читали. Премудрость читать книги открывается далеко не сразу. Но тем, кто очень стремится к этому, она рано или поздно откроется.

Что же касается книг Виктора Голявкина, то у них есть ещё одно замечательное свойство - они и просты и сложны одновременно. Они смешат. Но вдруг ты ощущаешь в горле комок и тебе хочется плакать. Чтобы создать такие книги, нужны большой талант и высокое писательское мастерство.

Возьмите в библиотеках его книги «Мой добрый папа», «Рисунки на асфальте», «Один, два, три...», «Города и дети»... Прочитайте его повести и рассказы. Перечитайте их заново, если вы их уже когда-то читали.

И ещё: пусть, как всегда, в его книгах значатся слова: «Рисунки автора».

Г. Горышин

Польза рукопожатия

Вы слышали, что Виктору Голявкину исполняется шестьдесят лет? - спросил меня один товарищ.

Как так шестьдесят? Откуда взялись? - удивился я такому повороту событий. - Я его знал вот такусеньким, с чёлкой, он тогда из Баку приехал в Ленинград учиться в Академии художеств. Такой весёлый был, всё смеялся. Как будто его щекочут.

И вот ему уже шестьдесят лет, - настаивал на своём товарищ.

Я задумался и вдруг вспомнил, что мне тоже скоро будет шестьдесят лет. Сначала было пятьдесят, до того сорок, тридцать, двадцать, десять, а в самом начале ничего не было. Теперь стало шестьдесят.

Я поехал к Виктору Голявкину, пожал ему руку, сказал:

Поздравляю тебя, Витя, с твоим шестидесятилетием.

Он засмеялся:

А я тебя с твоим.

Чего же ты смеёшься? - спросил я у Виктора Голявкина. - Чего же тут смешного?

А смешно, - сказал он,- у меня моё, у тебя твоё. Давай сложим вместе и отметим с тобой наше стодвадцатилетие.

Я напомнил ему, что мне ещё нет шестидесяти. Он сказал:

А мы подождём. Нам теперь спешить некуда.

Лицо Виктора Голявкина не выражало ничего другого, кроме доброты ко мне. Я надеюсь, моё лицо выражало доброту к Вите Голявкину, товарищу моей молодости. За всю нашу общую с ним жизнь мы ни разу не рассердились друг на друга. На сердитых воду возят.

Путь у нас с Виктором Голявкиным был тернистый. Кому попалось на пути больше терниев, не в этом суть. Тернии - это такие колючки... Путь настоящего мужчины всегда тернистый. Особенно если мужчина при выборе профессии решит стать писателем. Тут без колючек не обойтись. Не всё сразу, не всё сразу. Об этом у Виктора Голявкина есть рассказ «Среди потока самотёка».

«Убедившись в том, что я ничего не умею делать, я начал писать рассказы. Я посылал их во все журналы и везде получал отказы.

Но это меня не останавливало. Многие писатели начинали таким же образом, можно вспомнить Джека Лондона. Он тоже не сразу пробился, не сразу стал великим писателем. Мысль, что я не умею писать рассказы, мне даже в голову не приходила. Невозможно же, в самом деле, даже рассказы писать не уметь!»

Виктор Голявкин много работал над собой и научился писать рассказы - только держись!

Знаете, ребята, писателя Виктора Голявкина?

Воображаю себе, как поднимается лес рук, будь то в классе, в целой школе, в пионерлагере - всюду, где научились читать:

Знаем, знаем! Как же, как же: «Как я под партой сидел», «Никакой я горчицы не ел», «Тыква в сундуке», «Пара пустяков». И многое другое.

Виктор Голявкин пишет рассказы для детей и для взрослых. Особой и разницы не делает между детьми и взрослыми: дети подрастут, станут взрослыми, ещё поживут и опять впадут в детство. Рассказов Голявкин написал штук двести.

Такое множество рассказов не упомнить даже по названиям. Рассказы - короткие, есть по полстранички, даже по несколько строчек. Рассказы сложены в книжки, каждой книжке автором придумано интересное название: «Тетрадки под дождём», «Рисунки на асфальте», «Привет вам, птицы», «Я жду вас всегда с интересом».

В 1969 году вышел в свет роман Виктора Голявкина «Арфа и бокс». Роман большой, в нём много страниц, множество разных действующих лиц, юных и взрослых, всяких событий, происшествий, движений души, благородных и скверных поступков, как в жизни бывает. Герои романа «Арфа и бокс» живут в городе Баку, на берегу Каспийского моря. Погода там большей частью жаркая, солнечная. Роман неоднократно переиздавался: выйдет в свет - его тут же и раскупят, так интересно читать.

Но почему «арфа», почему «бокс»? В отношении «бокса» сразу отвечу: Виктор Голявкин, когда жил в Баку, учился в школе, занимался боксом, даже стал чемпионом в юношеском разряде. Про «арфу» поищем ответа у самого автора. И найдём:

«Итак, я занялся арфой, - пишет Виктор Голявкин. - Арфа была куда хуже рояля. Струны всё время рябили в глазах, и я дёргал не ту струну. Мой педагог нервничал. Он кричал мне прямо в ухо: «Не та струна, бог мой, совсем не та, я буду бить вас по пальцам». Я сносил оскорбления и подзатыльники. И продолжал дергать струны не те, что нужно.

После нескольких лет занятий на арфе я вдруг увлёкся боксом. Этот спорт восхитил меня. Удары по носу, по челюсти, в печень, в селезёнку приводили меня в восторг. Я пропадал в спортзале целыми днями. У меня опухали нос и губы, и синяки закрывали глаза. Я был счастлив».

Синяки лучше, чем арфа, так думал герой романа, но не сам его автор. Сам автор покончил с боксом, поехал в Ленинград поступать в Академию художеств, учиться живописи, то есть опять-таки искусству. Арфа - тоже искусство.

Получив диплом Академии художеств, Виктор Голявкин... забросил живопись, принялся сочинять рассказы, повести... Хотя... как так забросил? Голявкин не пишет рассказ, а живописует, находя свои краски, каких ни у кого больше нет.

И сам рисует картинки к своим книжкам: к «Тетрадкам под дождём», «Рисункам на асфальте», «Скачкам в горах»...

Писатель Виктор Голявкин много, много смеётся... Но иногда, редко, он плачет. У него есть повесть «Мой добрый папа» о том, как... у мальчика был добрый папа. Папа был музыкант, в Гражданскую войну был красным конником. У него сохранилась с Гражданской войны большая шашка. Мальчику хотелось, чтобы папа опять стал военным, надел бы шашку... Потом началась война, папа ушёл на фронт воевать с фашистами. На фронте папу убили...

«...Папа мой украшает ёлку. Сначала мы украшали все вместе - я, мама, Боба и папа, - потом мы пошли спать, а папа остался. Он ходил вокруг ёлки на цыпочках и говорил сам с собой. Но я слышал, что он говорил, хотя он говорил очень тихо, я видел его и слышал: «Вот этот заяц пойдет сюда, нет, пожалуй, сюда... А вот этот шар перевесим вот так... ну, а это уже никуда не годится - три шара вместе! Куда ни шло два, но не три же! Мы их перевесим...» - «Иди спать», - говорит ему мама. «Спите, спите, - говорит он, - я хочу этот шар перевесить. И вот эту грушу...» Потом он садится на стул. Долго смотрит на ёлку...
Это было в прошлом году.
Больше я не увижу папу.
Мой папа убит...»

В повести «Мой добрый папа» Виктор Голявкин рассказал про своего папу и про себя. Эта повесть о том, что нет ничего на свете выше, чем доброта. Всё творчество Виктора Голявкина учит нас доброте друг к другу, любви...

Литература

1. Голявкин В. Один, два, три... - Л.: Детская литература, 1969.

2. Голявкин В.В. Болтуны: Рассказы, повести.- М.: Стрекоза, 1999.

3. Горышин Г. Польза рукопожатия. О рассказах В. Голявкина / Аврора. - 1997. - № 10-12.

4. Конев С. В книгах и в жизни. К 60-летию В. Голявкина / Семья и школа. - 1989.- № 8.

5. Поликовская Л. Виктор Голявкин / Антология мировой детской литературы. Том 1. А-Г. - М.: Аванта+, 2003.

Виктор Голявкин

Как я под партой сидел

Только к доске отвернулся учитель, а я раз - и под парту. Как заметит учитель, что я исчез, ужасно, наверное, удивится.

Интересно, что он подумает? Станет спрашивать всех, куда я делся, - вот смеху-то будет! Уже пол-урока прошло, а я всё сижу. "Когда же, - думаю, - он увидит, что меня в классе нет?" А под партой трудно сидеть. Спина у меня заболела даже. Попробуй-ка так просиди! Кашлянул я - никакого внимания. Не могу больше сидеть. Да ещё Серёжка мне в спину ногой всё время тычет. Не выдержал я. Не досидел до конца урока. Вылезаю и говорю:

Извините, Пётр Петрович.

Учитель спрашивает:

В чём дело? К доске хочешь?

Нет, извините меня, я под партой сидел…

Ну и как, там удобно сидеть, под партой? Ты сегодня сидел очень тихо. Вот так бы всегда на уроках.

В шкафу

Перед уроком я в шкаф залез. Хотел мяукнуть из шкафа. Подумают, кошка, а это я.

Сидел в шкафу, ждал начала урока и не заметил сам, как уснул. Просыпаюсь - в классе тихо. Смотрю в щелочку - никого нет. Толкнул дверь, а она закрыта. Значит, я весь урок проспал. Все домой ушли, и меня в шкафу заперли.

Душно в шкафу и темно, как ночью. Мне стало страшно, я стал кричать:

Э-э-э! Я в шкафу! Помогите! Прислушался - тишина кругом.

О! Товарищи! Я в шкафу сижу! Слышу чьи-то шаги.

Идёт кто-то.

Кто здесь горланит?

Я сразу узнал тётю Нюшу, уборщицу. Я обрадовался, кричу:

Тётя Нюша, я здесь!

Где ты, родименький?

В шкафу я! В шкафу!

Как же ты. милый, туда забрался?

Я в шкафу, бабуся!

Так уж слышу, что ты в шкафу. Так чего ты хочешь? Меня заперли в шкаф. Ой, бабуся! Ушла тётя Нюша. Опять тишина. Наверное, за ключом ушла.

Пал Палыч постучал в шкаф пальцем.

Там нет никого, - сказал Пал Палыч. Как же нет? Есть, - сказала тётя Нюша.

Ну, где же он? - сказал Пал Палыч и постучал ещё раз по шкафу.

Я испугался, что все уйдут, я останусь в шкафу, и изо всех сил крикнул:

Я здесь!

Кто ты? - спросил Пал Палыч.

Я… Цыпкин…

Зачем ты туда забрался, Цыпкин?

Меня заперли… Я не забрался…

Гм… Его заперли! А он не забрался! Видали? Какие волшебники в нашей школе! Они не забираются в шкаф, в то время как их запирают в шкафу! Чудес не бывает, слышишь, Цыпкин?

Слышу…

Ты давно там сидишь? - спросил Пал Палыч.

Не знаю…

Найдите ключ, сказал Пал Палыч. - Быстро.

Тётя Нюша пошла за ключом, а Пал Палыч остался. Он сел рядом на стул и стал ждать. Я видел сквозь щёлку его лицо. Он был очень сердитый. Он закурил и сказал:

Ну! Вот до чего доводит шалость! Ты мне честно скажи, почему ты в шкафу?

Мне очень хотелось исчезнуть из шкафа. Откроют шкаф, а меня там нет. Как будто бы я там и не был. Меня спросят: "Ты был в шкафу?" Я скажу: "Не был". Мне скажут: "А кто там был?" Я скажу: "Не знаю".

Но ведь так только в сказках бывает! Наверняка завтра маму вызовут… Ваш сын, скажут, в шкаф залез, все уроки там спал, и всё такое… Как будто мне тут удобно спать! Ноги ломит, спина болит. Одно мученье! Что было мне отвечать?

Я молчал.

Ты живой там? - спросил Пал Палыч.

Живой…

Ну сиди, скоро откроют…

Я сижу…

Так… - сказал Пал Палыч. - Так ты ответишь мне, почему ты залез в этот шкаф?

Кто? Цыпкин? В шкафу? Почему?

Мне опять захотелось исчезнуть.

Директор спросил:

Цыпкин, ты?

Я тяжело вздохнул. Я просто уже не мог отвечать.

Тётя Нюша сказала:

Ключ унёс староста класса.

Взломайте дверь, - сказал директор.

Я почувствовал, как ломают дверь, - шкаф затрясся, я стукнулся больно лбом. Я боялся, что шкаф упадёт, и заплакал. Руками упёрся в стенки шкафа, и, когда дверь поддалась и открылась, я продолжал точно так же стоять.

Ну, выходи, - сказал директор. - И объясни нам, что это значит.

Я не двинулся с места. Мне было страшно.

Почему он стоит? - спросил директор.

Меня вытащили из шкафа.

Я всё время молчал.

Я не знал, что сказать.

Я хотел ведь только мяукнуть. Но как я сказал бы об этом?..

Секрет

У нас от девчонок секреты. Мы ни за что на свете не доверяем им свои секреты. Они по всему свету могут разболтать любую тайну. Даже самую государственную тайну они могут разболтать. Хорошо, что им этого не доверяют!

У нас, правда, нет таких важных секретов, откуда нам взять их! Так мы их сами придумали. У нас был такой секрет: мы зарыли в песок пару пулек и никому не сказали об этом. Был ещё секрет: мы собирали гвозди. Например, я собрал двадцать пять самых разных гвоздей, но кто знал об этом? Никто! Я никому не проболтался. Сами понимаете, как нам трудно приходилось! Через наши руки прошло столько секретов, что я даже не помню, сколько их было. И ни одна девчонка не узнала ничего. Они ходили и косились на нас, разные кривляки, и только о том и думали, чтобы выудить у нас наши тайны. Хотя они у нас ни разу ни о чём не спрашивали, но это ведь ничего не значит! До чего хитрые всё-таки!

А вчера я хожу по двору с нашей тайной, с нашим новым замечательным секретом и вдруг вижу Ирку. Я прошёл мимо несколько раз, и она на меня покосилась.

Я ещё походил по двору, а потом подошёл к ней и тихо вздохнул. Я нарочно несильно вздохнул, чтобы она не подумала, что я специально вздохнул.

Я ещё раза два вздохнул, она опять только покосилась, и всё. Тогда я перестал вздыхать, раз никакого от этого толку нету, и говорю:

Если бы ты знала, что я знаю, ты бы прямо здесь, на месте, провалилась.

Она опять покосилась на меня и говорит:

Не беспокойся, - отвечает, - не провалюсь, как бы ты сам не провалился.

А мне-то чего, - говорю, - проваливаться, мне-то нечего проваливаться, раз я тайну знаю.

Тайну? - говорит. - Какую тайну?

Смотрит на меня и ждёт, когда я ей начну рассказывать про тайну.

А я говорю:

Тайна есть тайна, и не для того она существует, чтобы каждому эту тайну разбалтывать.

Она почему-то разозлилась и говорит:

Тогда уходи отсюда со своими тайнами!

Ха, - говорю, - вот ещё не хватало! Твой двор это, что ли?

Мне прямо смешно даже стало. Вот ведь до чего докатились!

Мы постояли, постояли, потом вижу - она снова косится.

Я сделал вид, что уйти собрался. И говорю:

Ладно. Тайна при мне останется. - И усмехнулся так, чтобы она поняла, что это значит.

Она голову даже ко мне не повернула и говорит:

Нету у тебя никакой тайны. Если у тебя какая-нибудь тайна была бы, ты бы давно уже рассказал, а раз ты не рассказываешь, значит, ничего такого нету.

Что, думаю, она такое говорит? Ерунду какую-то? Но, честно говоря, я немножко растерялся. И правда, ведь могут мне не поверить, что у меня есть какая-то тайна, раз, кроме меня, никто не знает о ней. У меня в голове здорово всё перемешалось. Но я сделал вид, что у меня там ничего не перемешалось, и говорю:

Очень жалко, что тебе доверять нельзя. А то я бы тебе всё рассказал. Но ты можешь оказаться предательницей…

И тут я вижу, она опять на меня одним глазом косится.

Я говорю:

Дело тут не простое, ты это, надеюсь, прекрасно понимаешь, и обижаться по всякому поводу, я думаю, не стоит, тем более если бы это был не секрет, а какой-нибудь пустяк, и если бы я тебя знал получше…

Говорил я долго и много. Почему-то у меня такое желание появилось - долго и много говорить. Когда я кончил, её рядом не было.

Она плакала, прислонившись к стене. Её плечи дрожали. Я слышал всхлипыванья.

Я сразу понял, что она ни за что на свете не может оказаться предательницей. Она как раз тот человек, которому спокойно можно всё доверить. Я это сразу понял.

Видишь ли… - сказал я, - если ты… дашь слово… и поклянёшься…

И я ей рассказал весь секрет.

На другой день меня били.

Она разболтала всем…

Но самое главное было не то, что Ирка оказалась предательницей, не то, что секрет был раскрыт, а то, что потом мы не могли придумать ни одного нового секрета, сколько мы ни старались.

Никакой горчицы я не ел

Сумку я спрятал под лестницу. А сам за угол завернул, на проспект вышел.

Весна. Солнышко. Птички поют. Неохота как-то в школу. Любому ведь надоест. Вот и мне надоело.

Смотрю - машина стоит, шофёр что-то в моторе смотрит. Я его спрашиваю:

Поломалась?

Молчит шофёр.

Поломалась? - спрашиваю.

Он молчит.

Я постоял, постоял, говорю:

Что, поломалась машина?

На этот раз он услышал.

Угадал, - говорит, - поломалась. Помочь хочешь? Ну, давай чинить вместе.

Да я… я не умею…

Раз не умеешь, не надо. Я уж как-нибудь сам.

Вон двое стоят. Разговаривают. Подхожу ближе. Прислушиваюсь. Один говорит:

Как с патентом?

Другой говорит:

Хорошо с патентом.

"Кто это, - думаю, - патент? Никогда я про него не слышал". Я думал, они про патент ещё скажут. А они про патент ничего не сказали больше. Про завод стали что-то рассказывать. Один заметил меня, говорит другому:

Гляди-ка, парень как рот раскрыл.

И ко мне обращается:

Что тебе?

Мне ничего, - отвечаю, - я просто так…

Тебе нечего делать?

Вот хорошо! Видишь, вон дом кривой?

Пойди подтолкни его с того боку, чтоб он ровней был.

Как это?

А так. Тебе ведь нечего делать. Ты и подтолкни его. И смеются оба.

Я что-то ответить хотел, но не мог придумать. По дороге придумал, вернулся к ним.

Не смешно, - говорю, - а вы смеётесь.

Они как будто не слышат. Я опять:

Не смешно совсем. Что вы смеётесь?

Тогда один говорит:

Мы совсем не смеёмся. Где ты видишь, что мы смеёмся?

Они и правда уже не смеялись. Это раньше они смеялись. Значит, я опоздал немножко…

О! Метла у стены стоит. И никого рядом нету. Замечательная метла, большая!

Дворник вдруг из ворот выходит:

Не тронь метлу!

Да зачем мне метла? Мне метлы не нужно…

А не нужно, так не подходи к метле. Метла для работы, а не для того, чтобы к ней подходили.

Какой-то злой дворник попался! Метлы даже жалко. Эх, чем бы заняться? Домой идти ещё рано. Уроки ещё не кончились. Ходить по улицам скучно. Ребят никого не видно.

На леса строительные залезть?! Как раз рядом дом ремонтируют. Погляжу сверху на город. Вдруг слышу голос:

Куда лезешь? Эй!

Смотрю - нет никого. Вот это да! Никого нет, а кто-то кричит! Выше стал подниматься - опять:

А ну слезь!

Головой верчу во все стороны. Откуда кричат? Что такое?

Слезай! Эй! Слезай, слезай!

Я чуть с лестницы не скатился.

Перешёл на ту сторону улицы. Наверх, на леса смотрю. Интересно, кто это кричал. Вблизи я никого не видел. А издали всё увидел - рабочие на лесах штукатурят, красят…

Сел на трамвай, до кольца доехал. Всё равно идти некуда. Лучше буду кататься. Устал ходить.

Второй круг на трамвае сделал. На то же самое место приехал. Ещё круг проехать, что ли? Не время пока домой идти. Рановато. В окно вагона смотрю. Все спешат куда-то, торопятся. Куда это все спешат? Непонятно.

Вдруг кондукторша говорит:

Плати, мальчик, снова.

У меня больше денег нету. У меня только тридцать копеек было.

Тогда сходи, мальчик. Иди пешком.

Ой, мне далеко пешком идти!

А ты попусту не катайся. В школу, наверное, не пошёл?

Откуда вы знаете?

Я всё знаю. По тебе видно.

А чего видно?

Видно, что в школу ты не пошёл. Вот что видно. Из школы ребята весёлые едут. А ты как будто горчицей объелся.

Никакой я горчицы не ел…

Всё равно сходи. Прогульщиков я не вожу бесплатно.

А потом говорит:

Ну уж ладно, катайся. В другой раз не разрешу. Так и знай.

Но я всё равно сошёл. Неудобно как-то. Место совсем незнакомое. Никогда я в этом районе не был. С одной стороны дома стоят. С другой стороны нет домов; пять экскаваторов землю роют. Как слоны по земле шагают. Зачерпывают ковшами землю и в сторону сыплют. Вот это техника! Хорошо сидеть в будке. Куда лучше, чем в школу ходить. Сидишь себе, а он сам ходит да ещё землю копает.

Один экскаватор остановился. Экскаваторщик слез на землю и говорит мне:

В ковш хочешь попасть?

Я обиделся:

Зачем мне в ковш? Я в кабину хочу.

И тут вспомнил я про горчицу, что кондукторша мне сказала, и стал улыбаться. Чтоб экскаваторщик думал, что я весёлый. И совсем мне не скучно. Чтобы оп не догадался, что я не был в школе.

Он посмотрел на меня удивлённо:

Вид у тебя, брат, какой-то дурацкий.

Я ещё больше стал улыбаться. Рот чуть не до ушей растянул.

Что с тобой?

Что ты мне рожи строишь?

На экскаваторе покатайте меня.

Это тебе не троллейбус. Это машина рабочая. На ней люди работают. Ясно?

Я говорю:

Я тоже хочу на нём работать.

Он говорит:

Эге, брат! Учиться надо!

Я думал, что это он про школу. И опять улыбаться стал.

А он рукой на меня махнул и залез в кабину. Не захотел со мной разговаривать больше.

Весна. Солнышко. Воробьи в лужах купаются. Иду и думаю про себя. В чём дело? Почему это мне так скучно?

Путешественник

Я твёрдо решил в Антарктиду поехать. Чтоб закалить свой характер. Все говорят, бесхарактерный я, - мама, учительница, даже Вовка. В Антарктиде всегда зима. И совсем нет лета. Туда только самые смелые едут. Так Вовкин папа сказал. Вовкин папа там был два раза. Он с Вовкой по радио говорил. Спрашивал, как живёт Вовка, как учится. Я тоже по радио выступлю. Чтобы мама не волновалась.

Утром я вынул все книжки из сумки, положил туда бутерброды, лимон, будильник, стакан и футбольный мяч. Наверняка морских львов там встречу, - они любят мяч на носу вертеть. Мяч не влезал в сумку. Пришлось выпустить из него воздух.

Наша кошка прогуливалась по столу. Я её тоже сунул в сумку. Еле-еле всё поместилось.

Вот я уже на перроне. Свистит паровоз. Как много народу едет! Можно сесть на какой угодно поезд. В конце концов, можно всегда пересесть.

Я влез в вагон, сел, где посвободней.

Напротив меня спала старушка. Потом со мной сел военный. Он сказал: "Привет соседям!" - и разбудил старушку.

Старушка проснулась, спросила:

Мы едем? - и снова уснула.

Поезд тронулся. Я подошёл к окну. Вот наш дом, наши белые занавески, наше бельё висит на дворе… Уже не видно нашего дома. Мне стало сначала немножко страшно. Но это только сначала. А когда поезд пошёл совсем быстро, мне как-то даже весело стало! Ведь еду я закалять характер!

Мне надоело смотреть в окно. Я снова сел.

Тебя как зовут? - спросил военный.

Саша, - сказал я чуть слышно.

А что же бабушка спит?

А кто её знает!

Куда путь держишь? -

Далеко…

В гости?

Надолго?

Он со мной разговаривал как со взрослым, и за это очень понравился мне.

На пару недель, - сказал я серьёзно.

Ну что же, неплохо, - сказал военный, - очень даже неплохо.

Я спросил:

Вы в Антарктиду?

Пока нет; ты в Антарктиду хочешь?

Откуда вы знаете?

Все хотят в Антарктиду.

И я хочу.

Ну вот видишь!

Видите ли… я решил закаляться…

Понимаю, - сказал военный, - спорт, коньки…

Да нет…

Теперь понимаю - кругом пятёрки!

Да нет… - сказал я, - Антарктида…

Антарктида? - переспросил военный.

Военного кто-то позвал сыграть в шашки. И он ушёл в другое купе.

Проснулась старушка.

Не болтай ногами, - сказала старушка.

Я пошёл посмотреть, как играют в шашки.

Вдруг… я даже глаза раскрыл - навстречу шла Мурка. А я и забыл про неё! Как она смогла вылезти из сумки?

Она побежала назад - я за ней. Она забралась под чью-то полку - я тоже сейчас же полез под полку.

Мурка! - кричал я. - Мурка!

Что за шум? - закричал проводник. - Почему здесь кошка?

Эта кошка моя.

С кем этот мальчик?

Я с кошкой…

С какой кошкой?

Он с бабушкой едет, - сказал военный, - она здесь рядом, в купе.

Проводник повёл меня прямо к старушке..

Этот мальчик с вами?

Он с командиром, - сказала старушка.

Антарктида… - вспомнил военный, - всё ясно… Понимаете ли, в чём тут дело? Этот мальчик решил махнуть в Антарктиду. И вот он взял с собой кошку… И ещё что ты взял с собой, мальчик?

Лимон, - сказал я, - и ещё бутерброды…

И поехал воспитывать свой характер?

Какой плохой мальчик! - сказала старушка.

Безобразие! - подтвердил проводник.

Потом почему-то все стали смеяться. Даже бабушка стала смеяться. У неё из глаз даже слёзы пошли. Я не знал, что все надо мной смеются, и потихоньку тоже смеялся.

Бери кошку, - сказал проводник. - Ты приехал. Вот она, твоя Антарктида!

Поезд остановился.

"Неужели, - думаю, - Антарктида? Так скоро?"

Мы сошли с поезда на перрон. Меня посадили па встречный поезд и повезли домой.

Михаил Зощенко, Лев Кассиль и др. - Заколдованная буква

Когда-то была у Алёши двойка. По пению. А так больше не было двоек. Тройки были. Почти что все тройки были. Одна четвёрка была когда-то очень давно.

А пятёрок и вовсе не было. Ни одной пятёрки в жизни не было у человека! Ну, не было так не было, ну что поделаешь! Бывает. Жил Алёша без пятёрок. Рос. Из класса в класс переходил. Получал свои положительные тройки. Показывал всем четвёрку и говорил:

Вот, давно было.

И вдруг - пятёрка. И главное, за что? За пение. Он получил эту пятёрку совершенно случайно. Что-то такое удачно спел, и ему поставили пятёрку. И даже ещё устно похвалили. Сказали: "Молодец, Алёша!" Короче говоря, это было очень приятным событием, которое омрачилось одним обстоятельством: он не мог никому показывать эту пятёрку, поскольку её вписали в журнал, а журнал, понятно, на руки ученикам, как правило, не выдаётся. А дневник свой он забыл дома. Раз так, значит, Алёша не имеет возможности показывать всем свою пятёрку. И поэтому вся радость омрачилась. А ему, понятно, хотелось всем показывать, тем более что явление это в его жизни, как вы поняли, редкое. Ему могут попросту не поверить без фактических данных. Если пятёрка была бы в тетрадке, к примеру за решённую дома задачу или же за диктант, тогда проще простого. То есть ходи с этой тетрадкой и всем показывай. Пока листы не начнут выскакивать.

На уроке арифметики у него созрел план: украсть журнал! Он украдёт журнал, а утром его принесёт обратно. За это время он может с этим журналом обойти всех знакомых и незнакомых. Короче говоря, он улучил момент и украл журнал на переменке. Он сунул журнал себе в сумку и сидит как ни в чём не бывало. Только сердце у него отчаянно стучит, что совершенно естественно, поскольку он совершил кражу. Когда учитель вернулся, он так удивился, что журнала нет на месте, что даже ничего не сказал, а стал вдруг какой-то задумчивый. Похоже было, что он сомневался, был журнал на столе или не был, с журналом он приходил или без. Он так и не спросил про журнал: мысль о том, что кто-то из учеников украл его, не пришла ему даже в голову. В его педагогической практике такого случая не было. II он, не дожидаясь звонка, тихо вышел, и видно было, что он здорово расстроен своей забывчивостью.

А Алёша схватил свою сумку и помчался домой. В трамвае он вынул журнал из сумки, нашёл там свою пятёрку и долго глядел на неё. А когда уже шёл по улице, он вспомнил вдруг, что забыл журнал в трамвае. Когда он это вспомнил, то он прямо чуть не свалился от страха. Он даже сказал "ой!" или что-то в этом роде. Первая мысль, какая пришла ему в голову, - это бежать за трамваем. Но он быстро понял (он был всё-таки сообразительный!), что бежать за трамваем нет смысла, раз он уже уехал. Потом много других мыслей пришло ему в голову. Но это были всё такие незначительные мысли, что о них и говорить не стоит.

У него даже такая мысль появилась: сесть на поезд и уехать на Север. И поступить там где-нибудь на работу. Почему именно на Север, он не знал, но собирался именно туда. То есть он даже и не собирался. Он на миг об этом подумал, а потом вспомнил о маме, бабушке, своём отце и бросил эту затею. Потом он подумал, не пойти ли ему в бюро потерянных вещей, вполне возможно, что журнал там. Но тут возникнет подозрение. Его наверняка задержат и привлекут к ответственности. А он не хотел привлекаться к ответственности, несмотря на то что этого заслуживал.

Он пришёл домой и даже похудел за один вечер. А всю ночь он не мог уснуть и к утру, наверное, ещё больше похудел.

Во-первых, его мучила совесть. Весь класс остался без журнала. Пропали отметки всех друзей. Понятно его волнение.

А во-вторых, пятёрка. Одна за всю жизнь - и та пропала. Нет, я понимаю его. Правда, мне не совсем понятен его отчаянный поступок, но переживания его мне совершенно понятны.

Итак, он пришёл утром в школу. Волнуется. Нервничает. В горле комок. В глаза не смотрит.

Приходит учитель. Говорит:

Ребята! Пропал журнал. Какая-то оказия. И куда он мог деться?

Алёша молчит.

Учитель говорит:

Я вроде бы помню, что приходил в класс с журналом. Даже видел его на столе. Но в то же время я в этом сомневаюсь. Не мог же я его потерять по дороге, хотя я очень хорошо помню, как я его взял в учительской и нёс по коридору.

Некоторые ребята говорят:

Нет, мы помним, что журнал лежал на столе. Мы видели.

Учитель говорит:

В таком случае куда он делся?

Тут Алёша не выдержал. Он не мог больше сидеть и молчать. Он встал и говорит:

Журнал, наверное, в камере потерянных вещей…

Учитель удивился и говорит:

Где? Где?

А в классе засмеялись.

Тогда Алёша, очень волнуясь, говорит:

Нет, я вам правду говорю, он, наверное, в камере потерянных вещей… он не мог пропасть…

В какой камере? - говорит учитель.

Потерянных вещей, - говорит Алёша.

Нечего не понимаю, - говорит учитель.

Тут Алёша вдруг почему-то испугался, что ему здорово влетит за это дело, если он сознается, и он говорит:

Я просто хотел посоветовать…

Учитель посмотрел на него и печально так говорит:

Не надо глупости говорить, слышишь?

В это время открывается дверь, и в класс входит какая-то женщина и в руке держит что-то завёрнутое в газету.

Я кондуктор, - говорит она, - прошу прощения. У меня сегодня свободный день, и вот я нашла вашу школу и класс, и в таком случае возьмите ваш журнал.

В классе сразу поднялся шум, а учитель говорит:

Как так? Вот это номер! Каким образом наш классный журнал оказался у кондуктора? Нет, этого не может быть! Может быть, это не наш журнал?

Кондукторша лукаво улыбается и говорит:

Нет, это ваш журнал.

Тогда учитель хватает у кондукторши журнал и быстро листает.

Да! Да! Да! - кричит он, - Это наш журнал! Я же помню, что нёс его по коридору…

Кондукторша говорит:

А потом забыли в трамвае?

Учитель смотрит на неё широко раскрытыми глазами. А она, широко улыбаясь, говорит:

Ну конечно. Вы забыли его в трамвае.

Тогда учитель хватается за голову:

Господи! Что-то со мной происходит. Как я мог забыть журнал в трамвае? Это ведь просто немыслимо! Хотя я помню, что нёс его по коридору… Может, мне уходить из школы? Я чувствую, мне всё труднее становится преподавать…

Кондукторша прощается с классом, и весь класс ей кричит "спасибо", и она с улыбкой уходит.

На прощание она говорит учителю:

В другой раз будьте внимательней.

Учитель сидит за столом, обхватив свою голову руками, в очень мрачном настроении. Потом он, подперев руками щёки, сидит и смотрит в одну точку.

Я украл журнал.

Но учитель молчит.

Тогда Алёша опять говорит:

Это я украл журнал. Поймите.

Учитель вяло говорит:

Да… да… я понимаю тебя… твой благородный поступок… но это делать ни к чему… Ты мне хочешь помочь… я знаю… взять вину на себя… но зачем это делать, мой милый…

Алёша чуть не плача говорит:

Нет, я вам правду говорю…

Учитель говорит:

Вы смотрите, он ещё настаивает… какой упорный мальчишка… нет, это удивительно благородный мальчишка… Я это ценю, милый, но… раз… такие вещи со мной случаются… нужно подумать об уходе… оставить на время преподавание…

Алёша говорит сквозь слёзы:

Я… вам… правду… говорю…

Учитель резко встаёт со своего места, хлопает по столу кулаком и кричит хрипло:

Не надо!

После этого он вытирает слёзы платком и быстро уходит.

А как быть Алёше?

Он остаётся весь в слезах. Пробует объяснить классу, но ему никто не верит.

Он чувствует себя в сто раз хуже, как если бы был жестоко наказан. Он не может ни есть, ни спать.

Он едет к учителю на дом. И всё ему объясняет. И он убеждает учителя. Учитель гладит его по голове и говорит:

Это значит, что ты ещё не совсем потерянный человек и в тебе есть совесть.

И учитель провожает Алёшу до угла и читает ему нотацию.

...................................................
Copyright: Виктор Голявкин